Анна Коршунова: «Расстройство пищевого поведения — это тяжело, но излечимо»

С врачом-психиатром, психотерапевтом, диетологом, руководителем Центра изучения расстройств пищевого поведения Анной Александровной Коршуновой мы познакомились совсем недавно, когда нужно было проконсультироваться по поводу анорексии у одного из пациентов, обратившихся на МЕД-инфо. Познакомились, пообщались и решили сделать большое и глубокое интервью на эти и многие другие темы. Итак, Анна Александровна Коршунова — о расстройствах пищевого поведения, профессии врача и жизни.

— Анна Александровна, расскажите, как вы пришли в это направление?

— Медицине я училась в Израиле, там работала какое-то время в очень похожем центре, который занимается специализированным комплексным лечением расстройств пищевого поведения. Такие центры есть в большинстве стран с продвинутой медициной. Когда я приехала в Россию работать психиатром, оказалось, что здесь такого центра нет. Есть только психиатрическая больница с общим отделением, где расположена кафедра, которая занимается научной разработкой расстройств пищевого поведения. И при этой кафедре есть две палаты в общем психиатрическом отделении. Выяснилось, что именно так работают в России. Конечно, у меня появилась идея создать центр, чтобы правильно лечить расстройство пищевого поведения. Ведь это очень мультидисциплинарное направление, которое требует специализированных центров для лечения именно таких пациентов. Тогда правильное лечение будет спасать жизни. И вот нам удалось это сделать.

— Какие методики вы используете в центре в рамках мультидисциплинарного подхода?

— Мы занимаемся тремя основными направлениями. Это, конечно же, классическая психиатрия, которая позволяет лечить пациента от основы этой болезни — от тревоги, навязчивых мыслей, дисморфофобических переживаний. У нас есть огромное отделение психотерапии. Мы используем сегодня методики Evidence based, которые подтверждены доказательной медициной как эффективные способы лечения. Это диалектическая поведенческая психотерапия (ДПТ), золотой стандарт. Это когнитивная поведенческая психотерапия. Мы используем очень много новых и очень современных методик. К примеру, Family based treatment, лечение пациентов в кругу семьи. Сегодня эта методика применяется в основном среди пациентов подросткового возраста или несовершеннолетних. Надо сказать, что подавляющее большинство наших пациентов заболевают именно в подростковом возрасте. Бывает, что их диагностируют и в 25 лет, однако заболели они в подростковом возрасте, и примерно там же остался уровень их развития, и социального, и функционального. Поэтому к этим пациентам тоже можно применять подход «лечение в кругу семьи».

Сделать питание сбалансированным, правильным, полноценным — очень сильно отличается от задачи съесть 7000 калорий, чтобы набрать вес. Поэтому мы эти задачи разделяем и используем разные инструменты для их достижения.

На конгрессе в Праге недавно обсуждались очень интересные методики одного из ведущих центров в Англии — Центра Мозли. Они применяют «лечение в кругу семьи» для так называемых молодых взрослых (для пациентов старше 18 лет). Я этому обучилась, теперь будем распространять эту методику для молодых взрослых у нас.

И еще очень важное медицинское направление — восстановление веса и питания. За это отвечаю в центре я.

— Ваш центр довольно молодой. Что вам в нем уже удалось сделать и что радует?

— До этого в России я проработала в нескольких центрах, которые занимались нарушением пищевого поведения, искала место, где я могла бы применить свои знания и навыки. Мне везде чего-то не хватало: в одном месте — возможности наблюдать за питанием, в другом — психотерапии, в третьем — определённого режима и работы с родителями. И вот сегодня у меня есть практически все для лечения пациентов. Всё самое новое, что применяется в мире. Сегодня наш центр абсолютно такой же по своему уровню, как центры ведущих стран мира. Поэтому пациентов, которых раньше мне даже не снилось вытащить, которые уже много лет лечились по разным медицинским центрам и не получали достаточной помощи, сегодня нам удается ставить на ноги и возвращать к нормальной жизни.

Мы не восстанавливаем вес при помощи продуктов, это неправильно. Нигде в мире сейчас это не применяется, потому что очень вредно.

— Поделитесь уникальными случаями спасения.

— К нам часто поступают пациенты, по сути, при смерти: из реанимации, по скорой помощи, пациенты с несколькими суицидальными попытками. Например, молодая мама, впервые диагностирована как раз в совершеннолетнем возрасте, 10-летняя история болезни, очень низкий вес. Когда она к нам поступила, весила 19 кг, при росте 160 см. Это нежизнеспособно. Конечно же, её привезли к нам на каталке, как примерно 10% наших пациентов. У нас она пролежала около полугода, и первое время единственной её целью было как-нибудь отсюда уйти. Сначала наша работа была направлена на восстановление веса и питания, потому что понятно, что на очень сниженном весе, уровня когниции недостаточно для эффективной психотерапии. Нам, для того чтобы набирать вес, нужно, чтобы была достаточная когниция, осознанность. При этом, чтобы была осознанность, нужно питать мозг. Всё взаимосвязано. Можно восстанавливать вес, но питание при этом очень плохо восстанавливается. Мы не восстанавливаем вес при помощи продуктов, это неправильно. Нигде в мире сейчас это не применяется, потому что очень вредно.

— А как же тогда набрать вес?

— Есть специальные методики для пациентов с нарушением пищевого поведения по восстановлению массы тела. Они не связаны с едой. Это чисто медицинские вещи, которые идут в обход внутренних органов, чтобы не напрягать их. При этом восстановление питания — это совершенно отдельная задача. Восстановить правильное, полноценное питание очень сильно отличается от задачи набрать массу тела. Сделать питание сбалансированным, правильным, полноценным — очень сильно отличается от задачи съесть 7000 калорий, чтобы набрать вес. Поэтому мы эти задачи разделяем и используем разные инструменты для их достижения. Этот подход очень современный. Он, к сожалению, мало где используется в России… Так вот наша пациентка параллельно с восстановлением веса стала потихонечку кушать, включаться в психотерапию. И тогда случился первый значимый скачок — она перестала говорить, чтобы её выписали, и стала лечиться. А дальше одно другое догоняет: вес догоняет сознание, сознание начинает работать лучше, соответственно, позволяет нам набрать больше веса. Так и продвигаемся вперед. Сегодня она продолжает быть мамой, доучилась, работает, говорит про интересы в жизни, которые у неё появились. Прошло больше года.

Еще одна история. Пришел мужчина и говорит: «Так, вы меня оставьте в покое. Я вот здесь у вас лягу в уголочке и буду умирать. Просто не хочу, чтобы мои родители это видели. Я ни во что больше не верю. Я больше 3 лет не могу получить никакой помощи, мне только хуже становится». При росте 180 см у него вес был около 30 кг. Катастрофа. Он сам уже не ходил толком, почти не было голоса. Очень тяжёлое состояние, соматофобное расстройство. На фоне тревоги начал испытывать болевые ощущения, на фоне болевых ощущений ограничивал себя в питании. И дальше история продолжалась. Собственно, прошло больше года с тех пор, сейчас он в порядке, строит дом, продолжает жить полноценной жизнью, занимается спортом.

Вспоминается еще история с пациенткой 18 кг. Привезли ее на каталке, первый месяц вообще не вставала. Прошло чуть меньше года, я сейчас пытаюсь ее вызвать из другого города на амбулаторное обследование (мы обязательно после выписки с пациентами сохраняем связь), а она мне говорит: «Анна Александровна, всё понимаю, не могу. У меня учёба, работа, я начала встречаться с молодым человеком, пожалуйста, простите, я вот в следующем месяце обязательно к вам приеду, а в этом месяце никак не могу появиться, но у меня всё хорошо». Конечно, большей радости для доктора невозможно себе представить, ведь эти пациенты не ожидают, что они в принципе могут справиться с болезнью. Они начинают смиряться с ней, в то время как нет никакой необходимости с ней смиряться: это излечиваемые, но очень тяжелые заболевания.

Сейчас у нас лечатся две пациентки, которых родители буквально на руках принесли. Одна из них не видела, не ходила (отслоение сетчатки и неврологические нарушения). Первые месяца два она с нами боролась очень активно, сопротивлялась. Чем только она нам не угрожала: полицией, прокуратурой, помощниками президента. Совсем недавно выписалась, все предписания соблюдает, продолжает правильно питаться, немножечко набирать вес, записалась на курсы испанского, приезжает к нам по расписанию и продолжает свою полноценную жизнь. Причем ни в один из этих шагов она не могла поверить. Она не могла поверить в то, что сможет начать есть, заканчивать еду вовремя, что сможет высидеть столько групп (у них 3 группы в день, 6 часов занимаются психотерапией, не считая индивидуальных сессий). Всё это казалось ей безумно пугающим и каждый раз вызывало бурную реакцию тревоги и страха. Каждый раз справляясь с чем-то, она убеждалась в том, что у неё есть на это силы, что она может бороться, и это давало ей мотивацию к тому, чтобы бороться дальше.

Даже если пациент в 25 лет говорит, что заболел год назад, проведя полноценную диагностику, мы увидим, что заболевание началось в раннем подростковом возрасте.

Такие удивительные истории, конечно, очень мотивируют. Большая часть пациентов не в таком тяжелом состоянии, безусловно. Но любая работа пациента очень ценна… В этом плане врачам очень важно следовать протоколу. Ошибиться и упустить тяжелого пациента можно на любом этапе.

— Получается, так или иначе у человека должна быть мотивация. Если этой мотивации нет, то подключается группа специалистов, которые стараются мотивировать?

— Мотивация иногда есть, когда есть достаточно осознанности, но это чаще всего у пациентов, жизнь которых ещё не очень изменена болезнью, которые испытывают некоторые функциональные нарушения. Чаще всего по-настоящему страшная болезнь развивается как раз тогда, когда человек перестает ей сопротивляться, перестает бороться, а, следовательно, перестает страдать. Он начинает адаптироваться к ней, теряя все больше функциональность, теряя жизнь, которая похожа на жизнь. Жизнь молодых женщин становится абсолютно непохожей на жизнь молодых женщин: это жизнь внутри своей квартиры, за замком, с мыслями только о еде, с постоянными страхами, навязчивыми мыслями, с очень регламентированным днем, большая часть которого занимает еда и навязчивости. Больше ничего нет в этой жизни. Друзья лишние, увлечения лишние, всё, что интересовало раньше, лишнее. И родители, само собой, только мешают.

— Получается, что родители или родственники должны заподозрить болезнь, верно?

— Безусловно.

— Как им мотивировать пациента на лечение, уговаривать?

— Чаще всего у любого пациента есть вещи, которые ему не нравятся, и чаще всего он не находит в себе силы, чтобы бороться, но это не значит, что он чувствует себя хорошо с тем, что с ним происходит. Можно говорить с ним именно про это. К примеру: «Я не знаю, что именно нужно сделать, я не знаю, справимся ли мы, я знаю, что есть место, где это лечат, и говорят, что вылечивают. Что страшного будет, если мы выйдем из дома и послушаем доктора?!». Они не становятся от этого мотивированными, они не верят в то, что им могут помочь. Но это, скорее, про то, что «тебе же с вот этим плохо, с тем, что ты не можешь ни на что отвлечься, что полностью ушли интересы, что ты не можешь делать те вещи, которые тебе кажутся важными, потому что у тебя на это нет времени из-за мыслей о еде. Ты очень страдаешь от этих своих тревог или навязчивости, у тебя болят руки и ноги. Пойдём послушаем, что нам скажет доктор. Плохого не будет».

— И чаще соглашаются?

— Пациенты чаще соглашаются прийти. Очень редко соглашаются на стационар сразу, это часто вызывает огромный страх — страх потери контроля над своей условно управляемой жизнью. Но иногда нам удается убедить его, говоря с ним именно о тех вещах, которые сам пациент хочет поменять, о том, что ему самому мешает. За это хоть как-то можно зацепиться в том, чтобы утвердить его уверенность, что он может бороться с этой болезнью. Иногда приходится прямо настаивать и говорить: «Нет, мы будем лечиться».

Чаще всего по-настоящему страшная болезнь развивается как раз тогда, когда человек перестает ей сопротивляться, перестает бороться, а, следовательно, перестает страдать. Он начинает адаптироваться к ней, теряя все больше функциональность, теряя жизнь, которая похожа на жизнь.

— В каком возрасте в основном попадают к вам пациенты?

— Заболевают в подростковом. Когда попадают к нам раньше, прогноз лучше. Когда попадают позже, прогноз хуже. Это примерно люди 13-25 лет, однако, повторюсь, заболевание это подростковое. Даже если пациент в 25 лет говорит, что заболел год назад, проведя полноценную диагностику, мы увидим, что заболевание началось в раннем подростковом возрасте.

— А какие специалисты работают над этим пациентом?

— У каждого пациента есть команда, состоящая из его психиатра (он же лечащий доктор, который координирует лечение), диетолог и двух психотерапевтов. Почему двух, потому что они разнонаправленные. Один терапевт отвечает в большей степени за восстановление контакта с телом, а второй психотерапевт отвечает в большей степени за обучение навыкам. Это разные методики и разные психотерапевтические подходы, поэтому должно быть два разных доктора. Обязательно также врач-терапевт, который владеет УЗИ-диагностикой. Кроме того, в нашем центре есть невролог, гинеколог, кардиолог. Они не входят в команду пациента, но всегда здесь.

— Скажите, пожалуйста, а пациенты у вас сколько лежат в основном?

— В среднем наше лечение занимает около 2 месяцев. Понятно, что пациенты, которым нужно восстановиться с 18 до 50 кг, лежат дольше, до полугода. Пациенты, которым нужно меньше по восстановлению (психоэмоциональному и физическому), лежат меньше времени, но в среднем 2 месяца.

Когда пациент выписывается, вы с ним поддерживаете контакт. Как вы относитесь в этом плане к телемедицине?

Мы используем телемедицинские технологии в своей работе. Это очень сложное направление, с моей точки зрения, именно в психиатрии, потому что очень важно малейшая мимика, интонация, это же не совсем информативные встречи. Но за неимением личного контакта используем это. Лучше поддерживать связь, какую возможно, чем не поддерживать её вовсе, ведь наши пациенты отовсюду. Есть замечательные платформы по групповым встречам онлайн. Мы используем любой инструмент поддержки пациента.

— Вы трудоголик, верно я поняла?

— Я убеждена в том, что трудоголизм — это лучшая из зависимостей. Лучше, чем любая другая. То, что он позволяет избавиться от тревог, это безусловно. В этом смысле можно сказать, безусловно, я трудоголик, и это мой неэффективный способ справляться с тревогой, но я успокаиваю себя тем, что трудоголизм лучше, чем разные другие «-измы». (Улыбается.)

— Спасибо вам, Анна Александровна, за интервью.

— Спасибо и вам! Мне было очень приятно с вами беседовать.