На памятнике врачу, первым использовавшему анестезию, Томасу Мортону есть надпись «До него хирургия во все времена была агонией». Сейчас анестезиологи чаще всего занимаются и реаниматологией. Об анестезии и детских травмах мы поговорили с Михаилом Виноградовым, анестезиологом-реаниматологом НИИ неотложной детской хирургии и травматологии, который вошёл в экспертный совет недавно появившегося фонда помощи детям с физическими недостатками «Безразличия. Нет».
— Анестезиологов называют представителями самой интеллигентной профессии в медицине, говорят, что 40% успеха операции – их работа. Это действительно так?
— В операционной хирург может всё. Что ему позволит анестезиолог (улыбается). Операции бывают большие и малые, но не наркозы. Всегда присутствуют риски осложнений, к которым нужно быть готовым.
— Часто люди боятся общего наркоза. Это обоснованный страх?
— Есть распространённые среди пациентов байки, что общий наркоз – это минус пять лет жизни. Всегда отвечаю на подобное, что минус пять лет жизни – это отложенная операция. У детей большинство операций проводится под общей анестезией, потому что дети более ранимы и пугливы. Нужно это учитывать. Выполнять какие-либо процедуры, когда ребёнок понимает, что происходит, – это ещё больший риск.
— Вы человек, которого ребёнок последним видит перед операцией…
— И первым после…
— Да. И вам нужно его как-то расположить к себе, настроить – тут целая психология. Есть какие-то свои секреты, как этого добиться?
— К каждому ребёнку свой подход. Плохих детей нет, есть только влияние родителей. От этого, кстати, подход тоже зависит. Контакт нужно установить, сократить весь официоз. Ко всем детям я обращаюсь по именам, расцениваю ребёнка не только как пациента, а как близкого человека. Важно искренне интересоваться им. Стена «врач-пациент» больше нужна в работе со взрослыми. С детьми нужно много разговаривать. Желательно – на близкие им темы. Почти в каждой палате есть телевизор, хорошо посмотреть с детьми мультики. Малышей это особенно расслабляет. Тем, кто постарше, даём книжки из нашей небольшой библиотеки. Главное – дать маленькому пациенту понять, что доктор его не обидит, что он заинтересован в его выздоровлении.
— Интересно, как вы попали в медицину вообще и в детскую – в частности.
— Мне медицина всегда была интересна, хоть никого из врачей в семье нет. Родители отдали меня в физмат, и в школе я ходил к университетским преподавателям заниматься физикой и математикой. Это длилось два года. Школа была при университете. Хорошо сдаёшь выпускные экзамены – автоматически поступаешь. Я не мог подписывать официальные бумаги, поскольку был несовершеннолетним. Со мной для оформления всех формальностей поехали родители. Сказали, что какого-то бланка не хватило, нужно спуститься за ним и принести обратно. И в этот момент что-то во мне как будто перемкнуло. Вышел на улицу, сказал, что не хочу здесь учиться. Мама в шоке, папа же всегда отличался спокойствием, спросил, куда хочу в таком случае. В медицину. Друзья семьи посоветовали сначала выучиться на фельдшера, мол, понравится, пойдёшь дальше. Так и решили. После училища сразу поступил в институт. Правда, на вечернее отделение – работал тогда на скорой, в поликлинике, в травмпункте… В интернатуре тоже совмещал учёбу с работой.
— А почему после училища выбрали именно педиатрический факультет?
— Вообще хотел на факультет врача скорой помощи. Раньше это была несколько другая стезя, чем сейчас. Но педиатры могут стать и терапевтом, и педиатром. Мог выбрать любую интернатуру, но решил, что уже наработался со взрослыми. С детьми не только приятнее, но и «чище». Всё в детях. В моей работе есть очень приятный момент – видеть, как дети поправляются, выходят из больницы, особенно, если сами.
— Реаниматологи говорят, что большинство детских травм происходит по вине родителей.
— Дети есть дети. Они будут лазать по деревьям, падать с велосипедов – за всем не уследишь. Но есть травмы, в которых действительно виноваты родители: выпадения из окон, ожоги, отравления, случаи жестокого обращения… Статистикой я не занимаюсь, у меня другая задача – лечить детей.
— Мамы детей, которые рождаются с физическими недостатками, нередко страдают от того, что дефект малыша приписывают им. Конечно, иногда так происходит действительно от того, что мама вела неправильный образ жизни во время беременности, но…
— У нас жестокий, стереотипный мир. Люди на обывательском уровне могут говорить, что угодно. Они не понимают, что это может быть генетической патологией, не зависящей от правильного образа жизни и соблюдения всех рекомендаций врача. Люди всегда боялись, порой ненавидели непохожих на себя. Это вводит их в ступор. Я советую не обращать внимания на злые языки. Нахамить может каждый.
— Разве это не проблема отсутствия информации в таком случае?
— Те, кто осведомлён, также могут говорить неприятные вещи родителям. Есть разные люди. Обиженные люди иногда действуют по принципу «я страдал, страдайте и вы». Думаю, подобное отношение зависит не столько от наличия информации, сколько от характера.
— Страшный вопрос: каково сейчас соотношение детей, рождающихся больными, и здоровых?
— Здоровых больше, конечно. Другое дело, что большой процент больных детей рождается неожиданно для родителей. И тут действительно вина мам в том, что они не делали вовремя скрининг и другие обследования.
— А что даст скрининг? Ну узнает мама, что у неё больной ребёнок…
— Психологически сможет к этому подготовиться. Как бы грубо это ни звучало, в некоторых случаях нужно решить: готова она с этим жить или нет. Многие родители потом отказываются от больных детей. Это не есть хорошо.
— И что, лучше делать аборт?
— Есть пороки, которые обречены. Есть те, которые успешно оперируются. Некоторых ошарашивает рождение больного ребёнка. К этому в любом случае нужно готовиться. А по поводу абортов – как врач может поддерживать это, с одной стороны? А с другой – некоторые аборты необходимы по медицинским показаниям. Нет чёткой грани. Слишком много нюансов. Известный факт из истории: мать Бетховена болела туберкулёзом, отец сифилисом, первый их ребёнок родился слепым, другой умер во время родов, третий был глухонемым, четвёртому передался туберкулёз… Логично, что, когда она забеременела в очередной раз, ей советовали сделать аборт по медицинским показаниям. Но она подарила миру гения. Матери Гитлера тоже, кстати, рекомендовали делать аборт. И она тоже отказалась. Но кто же мог предположить, что ребёнок станет Гитлером – в том значении слова, которое мы вкладываем в это имя.
— Верите ли вы в бесплатную медицину?
— Да. У нас была прекрасная медицина. Раньше лечили, спасали, и это было бесплатно. Но бесплатную медицину загубили.
— Сами пациенты или врачи в большей степени?
— Ни те, ни другие. Система. Проблем нет с лечением. От нас ничего не зависит. Законы пишем и указы создаём не мы.
— Поэтому для многих людей последней надеждой становятся благотворительные фонды. Без их помощи получить необходимое лечение или препараты они не могут.
— И замечательно, что такие фонды появляются. Увы, такова сегодняшняя действительность – без фондов многим действительно не спастись.
— Вы решили поддержать недавно созданный фонд помощи детям с физическими недостатками «Безразличия. Нет». В чём вы видите свою миссию как члена экспертного совета фонда?
— Я искренне люблю детей. Они не должны страдать. Дети во время социализации образуют свои структуры, группы, которые порой проявляются стадным инстинктом. Один пальцем показал, другой повторил за ним, а третий страдает. Не все дети ещё понимают это. Поэтому детям с физическими недостатками потом часто приходится нелегко в жизни. С этим нужно работать. Нужно, чтобы родители здоровых, красивых детей, которым повезло такими родиться, просвещали их. Но нужно, чтобы это шло и от общества в целом. Фонд – это хорошо. Он будет помогать. Я не могу сказать, что я всё понимаю в челюстно-лицевой хирургии. Но у меня есть много коллег, с которыми я могу проконсультироваться, которым я показываю письма, фотографии, приходящие от родителей на адрес фонда. Они могут помочь советом и делом. По сути, я проводник. Стараюсь найти коллег, больницы, куда можно обратиться. И мне это сделать легче, чем, скажем, просто человеку с улицы. Потому что многие коллеги – мои приятели.
— Обычно поход в больницу для ребёнка – стресс. А вы сам в детстве боялись врачей?
— Участковым педиатром у нас был мамин одноклассник. Дети часто отражают состояние своих родителей, которые сами могут бояться больше, чем следует. Конечно, его я не боялся. От этого, наверное, и общее отношение шло. Когда меня положили в 5 лет в больницу, было дискомфортно. Но вообще нет, врачей я не боялся.
— Даже зубного?
— Зубной – это общий страх. Хотя сейчас я понимаю, что тогда просто анестезия была другая (смеётся). Врачей я не боялся, я их уважал. Мне казалось, что это какие-то сверхлюди.
— Сейчас, будучи погружённым в профессию, это мнение не изменилось?
— Нет. Но немного поменяло вектор. Знаниями может овладеть каждый. Не у каждого найдётся столько терпения, рвения, не каждый придёт в больницу во внерабочее время, будет звонить, интересоваться. Да, врачи – это сверхлюди. В смысле – сверхгуманисты. Могу ответить так — aliis inserviendo consumor, «Светя другим, сгораю сам».
Подготовила Наталья Игнатенко. Фото из личного архива Михаила Виноградова
1 комментарий
Очень интересно!!